Том Уэйтс окидывает взглядом до отказа набитый клуб Other End. Он привычно неопрятен, в грязном кепи, белой мятой рубашке под черной потертой спортивной курткой, черный галстук видал виды, черные джинсы мешковаты. Образ завершают черные ковбойские сапоги, неизменная сигарета Viceroy, гордо зажатая в длинных пальцах, и кривая ухмылка. Сейчас она особенно уместна: Том выступает на вечеринке для прессы, с которой его связывает застарелая любовь-ненависть.

Любовь или, может, сдержанное уважение – за привлечение внимания слушателей к его творчеству. Ненависть – за бесконечные идиотские вопросы и общее безумие.

В тусклом прожекторном свете Уэйтс набрасывает ремень гитары (тоже видавшей виды) на плечо. Его группа играет почти неслышно, а он поет о старых друзьях, тоскующих о беззаботной юности, призывающих время не спешить и смиряющихся наконец с неизбежным.

Том Уэйтс родился на заднем сиденье такси, около больницы в Помоне, штат Калифорния, рос, переезжая из города в город. Его отец учил старшеклассников испанскому. Это интервью он дает, растянувшись в кровати своего номера отеля Челси, где одинаковые стены, матрацы, освещение, а в целом всё напоминает «Ночь на Земле» его друга Джима Джармуша, куда Уэйтс писал музыку. Он вспоминает, что в юности имел довольно скромные амбиции, ограничивавшиеся работой в ресторане с перспективой возможного вложения накоплений в какое-нибудь свое заведение. Музыка была для Тома просто бесплатным источником радости. Он был завсегдатаем баров, ни больше и ни меньше. В итоге Том начал работать швейцаром в лос-анджелесском клубе, где наслушался самой разной музыки: от рока и джаза до фолка. Как-то вечером он увидел, как на сцену поднялся местный парень, ставший играть собственные песни. И в этот вечер Уэйтс вдруг понял, чего же хочет в жизни: жить и умирать ради собственной музыки. Потом однажды он наконец выступил там сам. Затем начал записывать разговоры посетителей а собрав их вместе, обнаружил: в них слышна музыка.

К тому моменту Уэйтс открыл и впитал творчество Джека Керуака, Аллена Гинсберга, Грегори Корсо и других битников, с которыми его нередко сравнивают. Том не отрицает этого влияния, но упоминает и Ирвинга Берлина, Джонни Мерсера и Стивена Фостера, повлиявших на его мир столь так же сильно, если не сильнее.

В 1969 году он пел в клубе Troubadour, где среди слушателей оказался Херб Коэн, менеджер Капитана Бифхарта, Mothers Of Invention, Линды Ронстадт. Том Уэйтс, живший в то время в своей машине, так впечатлил Коэна, что тот немедленно предложил ему контракт. «Лезешь вон из кожи, чтобы ухватить что-нибудь, снова и снова набиваешь шишки, становишься безразличным и злым, и вдруг кто-то приходит и говорит: Ладно, возьми вот. И ты даже ответить на это ничего не можешь. Тебе остается взять, что всегда хотел, вместе с ответственностью. Это пугает», – вспоминал Том.

Он записал первый диск, быстро поднявшийся и упавший в чартах, гастролировал по клубам с трио, о чем вспоминает с отвращением: «Старая история. Индустрия так всегда с начинающими музыкантами – выпускает на публику и смотрит, что получится. Я сам понятия не имел, что творю». Странно, но одним вечером, когда Уэйтс играл на разогреве, состоявшая из юнцов публика просто третировала Уэйтса. И подобное случалось не один раз. В иные вечера он думал: «Неужели всё это мне и правда интересно?!»

К 1975 году Уэйтс записал уже пару альбомов, его аудитория росла, но он еще играл на разогревах, не мог содержать трио и стал выступать один. Неудачи, разочарования и игра перед враждебной публикой продолжали повторяться: «Выхожу на сцену, и меня воротит от окружающей роскоши. Гастрольная жизнь меня уже утомила. Я много путешествовал, пил и ел нездоровой пищи. Этот стиль существовал задолго до меня, мне пришлось его перенять. Это было неизбежно». Вдобавок из-за постоянных гастролей стало просто негде и некогда писать новые песни: «Не оставалось личного пространства, все время кто-то дергал. Было некогда спокойно поиграть на фортепиано, так, чтобы никто не мешал… К тому же я чересчур налегал на выпивку». С другой стороны, виски и курево превратили голос Уэйтса в знакомый нам выразительный и глубокий низкий рык – «вроде Армстронга, только невеселого».

Год назад до этого разговора, в 74-м, Том Уэйтс заметил: его больше волнует, где он будет через десятилетие, чем через год. И теперь говорит о том же: «Я должен добиться чего-то, пока не кончились 70-е. Скажу по секрету, я очень сильно вложился в это дело, в свое развитие как автора песен и всякое такое. Я не хочу стать сбитым летчиком, не успев еще взлететь. С этим тяжело было бы жить. Даже думать об этом не хочется. Лучше пойдем закажем пиццу», – завершает он интервью.